Ханыков умрет в Орском остроге. А вот Алексей Плещеев, стихи которого уже опубликовал друг Пушкина Плетнев, сам потом поможет выйти в литера¬туру многим, в том числе Чехову и Серафимовичу, и тем самым как бы соединит своей жизнью Пушкина с «Железным потоком». Чем не чудеса можно узнать вне программы?
Всякий волен спросить: к чему весь этот сумбур? Ку¬да клонит автор? При чем здесь востоковедение и петра¬шевцы или того чуднее: дети, Перешеек и востоковеде¬ние? На это отвечу, что нет больше той радости, чем на¬щупать полустершиеся, полузабытые линий связей. Если всякое разделение, членение, разобщение может привести ко злу, то, напротив, согласование, сбор, связь, собирание ближе к созиданию, а значит, к любви. Обособление при¬водит к одичанию, а стало быть, к гибели, тупику. Связь — это жизнь. Связь — это и есть любовь. Для ме¬ня и Плещеев, и бедный Дуров, и Ахшарумов не только петрашевцы. Они люди, чья высокая и горестная судьба бередит сердце. А то, что они соприкоснулись с моим факультетом, еще больше сроднило с ними. Они стали как бы частью личной судьбы.
Но более всего меня влекло к ним то, что они были, хоть и невольно, в передовом отряде, который вершил ис¬торическую миссию России на Востоке. Теперь даже люди, злобно ненавидевшие наше Отечество, не могут от¬рицать, что миссия эта, несмотря на особые виды цариз¬ма, была высокой и благодатной для простых людей края. Потом, когда жизнь закинула меня на Перешеек, я, взвол¬нованный судьбой Плещеева и его друзей, решил, что они
