Поднялся на скалу, встретили меня ребята доволь- ные. Радуются. Лица посветлели. Выступает тут вперед Игорек, просит разрешения прыгнуть с трапеции. Вокруг стоят старшие, молчат. Среди них многие далеко не роб* кого десятка, народ каленый, и те помалкивают, а Иго* рек так просто молил: «позвольте» да «позвольте». И что это его угораздило, не пойму. Вижу только, что очень важно для него прыгнуть. И подумал — сам ведь в дет¬стве ходил в горах по таким карнизам над пропастью, а ступил потом студентом на эти же козлиные тропки, так колени задрожали, — в детстве все нипочем. «Давай,, — говорю, — Игорек, была не была, отважным владеет бог!» Только отпустишь руки, когда я тебе крикну — ни рань¬ше, ни позже. И что вы думаете? Прыгнул. И кричал что- то в воздухе свое ликующее, пока не исчез в серебристых брызгах.
Через день в ответственном футбольном матче стар* шие поставили Игорька на левый край — сильно; дол¬жно быть, он их поразил на скале. Ничего почетнее во¬образить невозможно. Он был первый младший, попав¬ший в сборную команду Дома. И может быть, мой пер¬вый в жизни ученик.
Некоторое время спустя у меня стали проситься по грибы старшие или добровольно предлагали сходить за сухостоем для печи, что уж совсем в диковинку. Дога¬дался — бегают тайком на трапецию. Пошел туда со’ все¬ми, снял от греха подальше трапецию, перевесил ее на другие сосны, да выбрал берег такой, чтоб обрыв нависал прямо над водой и нельзя было бы разбиться о камни. Высота же полета получилась не десять метров, как пре¬жде, а метра четыре, не более. Тут и девочки полюбили трапецию и стали козами, повизгивая, сигать со скальп
Вот на эту-то трапецию и звал я младших, которых
ДО родительского дня к пей и не подпускал. Вместе с Игорьком получился ПОЛНЫЙ сбор. Шел Я С НИМ к пля¬жу и думал, почему он в тот день вызвался прыгать. Удаль ли мальчишеская, или полет заразителен? Спро¬сить его, он и сам по ведает. Откуда мальчишке в один¬надцать лет знать такое? А вдруг, думаю, прыгнул из солидарности со мной? Я, правда, ничем, боже упаси, сво¬ей симпатии пи к нему, ни к кому другому не выказывал. Да откуда знать нам, взрослым, многознающим умом, что пеленгуют дети своим нездешним чутьем. Не знают ли они нас больше, чем мы сами себя? Но удивлюсь, если зто так. Мы же доверяем только тому, что можно облечь п слова, формулы, фразы, — не слепы ли мы?
Игорька я приметил по курьезному случаю. Как-то, рыская но лесам, мы вышли на средневыборжскую доро¬гу. На обочине трое солдат рыли то ли траншею, то ли знак какой собирались ставить. Подошли к ним. Вдруг от нас отделяется Игорек, шагает решительно с протяну¬той рукой к одному из солдат и кричит задорно: «Здоро¬во, Мамедов!» Солдат ошалело пожал ему руку, расплыл¬ся в счастливой улыбке, ц говорит: «Откуда меня знаешь, земляк? Даже, что Мамедов, знаешь, а?» А Игорек паль¬цем показывает: «Так у тебя на поясе написано, что ты Мамедов». У солдата разочарованно вытянулось лицо. Друзья его хохочут. Скоро Мамедов сам стал смеяться, и мы присоединились. Ну, думаю, Игорек, ты, брат, маль-чик внезапный.
Как вернулись мы в тот первый родительский день с трапеции, я перетряс все свои кармаиы, отнял у Марьи Ивановны в долг ее небогатые сбережения, повесил рюк¬зак за спину, вскочил в седло и пошел крутить педали. Отмахал сорок’ километров до Зслепогорска да сорок об¬ратно, как говорится, на одном энтузиазме. Добрался к лагерю уже иосле ужила, в темноте, весь в мыле, осу¬нулся, шатает как пьяного. Доконал меня на подъемах после Черной речки рюкзак весом пуда в полтора. Туда летел птицей, под гору, ветер так и свистел в ушах.
