бич и года не провоевал в кавалерии, одни галифе оста¬лись».
Я недоумевал и слушал. Дибича боялись все, а то, что конь не чета танку, несравненно быстрей и красивей его, я, как понятно любому мальчишке, считал неоспори¬мым. А тут танк и дракон, с которым дрался змееборец и о котором рассказывал отец, слились. Танк бил зеле¬ным хвостом о землю, так что гудела земля, ствол его изрыгал пламя. Огонь из ствола-пасти отливал кроваво- красными бликами на чешуйчатой броне. Ствол был по- змеиному гибок, то шарил по земле, то приподнимался и высматривал по сторонам цель. Это чудовище было и страшней танка, и хуже дракона.
Конь мой заколдован, ему не сдвинуться с места! Танк-дракон все ближе и ближе. Уже пламя из ствола обжигает лицо, горячий ветер развевает гриву коня, за¬пах серы душит меня, а конь ни с места,- только пляшет и крутится подо мной. Но вот он вздыбился, и я вижу сверху, что танк-дракон уже внизу, под нами. Каким-то чудом я встаю на стременах, поднимаю копье. Теперь горячий ветер вздул мою ситцевую рубаху, облегает штаны, заправленные в хромовые сапоги, точно такие же, как у. дяди Глеба Воеводова. И тут меня окликают. По¬ворачиваюсь, а это что-то кричат мне мужчины с крыль¬ца под лозой. Голосов не слышно, только черные, немые рты разинуты, да видны траурно небритые лица. Я стою в стременах во весь рост на вздыбленном коне и силюсь расслышать, что кричат старшие. Смотрю с надеждой на Глеба Воеводова. В это время я вскрикнул и открыл глаза.
Обнял отца, прижался к нему. Он погладил меня по плечу и стал успокаивать. Прижал крепко и говорит: «Скоро дом». Я проснулся, оказывается, на руках у отца. Гляжу, над головой звездное небо, летний ветер веет в лицо, издалека слышатся переливы собачьего лая. Изред¬ка желтеют освещенные окна домов, а над мирным сон¬ным поселком неумолчный звон цикад.
На груди у отца тепло и надежно. От усов исходит аромат крепкого табака, а куртка хранит запахи леса, по¬роха и цветов. Мужчины пастушеского народа привыкли носить дни напролет ягнят на руках. Отец шагает широ¬ко, и мне представляется великаном. Сколько бы мне ни было лет потом, я всегда буду казаться себе меньше отца, как мой сын тоже будет вспоминать меня потом вели¬каном.
Не вознеси меня отец на своих руках над землей той ночью, не был бы я на Перешейке. Иначе сложилась бы и вся моя судьба. Не любовь ли к отцу привела меня на Перешеек и заставляет ночами сжимать винтовку на по¬дозрительный шорох в чаще. У каждого из нас есть род¬ное село или город, которые, как мать, взрастили нас. Повзрослев, мы покидаем родное гнездо. Но есть нечто, что дает нам, выходцам из миллионов своих мест рожде-ния, ощутить единство, и это нечто — отечество, духов¬ная наша общность.
Семья тоже выступает как отечество, как маленькое отечество, как живое единство двух начал — отцовского и материнского. Через семью проходит духовная ось ми¬ра. Мальчик на руках отца сопричастен этой оси, связу¬ющей поколения. Он тоже станет главой маленького оте¬чества и выполнит свое предназначение в мире. Мне от¬крылось это тогда на Перешейке, но передал ли я это сво¬им детям — не знаю…
Говорят, в минуту смертельной опасности вся жизнь человека проходит перед его мысленным взором. Я знаю, что в такую минуту увижу себя высоко над землей под ночным звездным небом на руках у отца. Я так много нынче вспоминаю об отце, что прочти мои записки род¬ные, не поверили бы своим глазам. Все детство, все школьные годы, до вылета из гнезда, я слыл в семье лю¬бимцем матери с неизбежными отсюда раздорами среди Детей. Но даже в минуты детских стычек, возникавших из ревности, никто не осмеливался ставить под сомнение М0Ю особую преданность матери. Сейчас я испытываю
