сок п на Перешейке, и завертелась такая кутерьма, ка¬кой за все лето не было. Сафин с Ивановым спасли в тот день Гулю чуть ли не от самосуда ребят. Войдя в Дом, оба жулана сразу же почуялн недоброе в грозной тишине на половине, где жили ребята среднего возраста, возраста прекаверзного. Его-то и именуют переходным. Детдомовцы встретили Сафина с Ивановым без обычно¬го шумного восторга, и студенты насторожились. Они лучше воспитателей знали воздух родного Дома.
Непоправимая беда обрушилась на голову бедной Гу¬ли. В большой спальне стояли насупившись несколько де¬сятков ребят, а посередине, прижавшись спиной к спіш¬не кровати, стояла Гуля, глядя на своих судей непонима¬ющими, пустыми от горя глазами. Месяц назад в Доме по¬явился крольчонок. Вся неистраченная нежность детских сердец была отдана этому пушистому комочку. Швырнув портфели после школы, ребята кидались к нему. Его любили так сильно, что даже боялись прикоснуться. Толь¬ко в молчаливом восторге они толпились над ним и из¬редка кто-то пальцем касался его уха. По безмолвному уговору кролик был отдан Гуле на воспитание, а это го¬ворит о том, что дети безошибочно чувствуют даже за угрюмостью великое сердце.
Кролик был властителем душ малышей. Гуля стала первым лицом в Доме. Она спала вместе с крольчонком. Утром того дня Гуля, проснувшись, нашла кролика без-дыханным в своей постели. Я не берусь описать это не-счастье. Сделать это не в силах и пишу об этом без ма¬лейшей тени иронии. Гуля окаменела. Дети молча, без нее похоронили своего любимца под кустом сирени и на¬сыпали на могилке холмик, поставив в изголовье ему ка¬мень. Они почти не ели в то утро. Гуля была в спальне, когда горе детей сменилось гневом. Не обошлось без бес¬сознательной провокации Гибона. Узнав о случившемся, он тут же пришел в ярость, хотя на кролика обращал внимания менее других, п заявил, что Гуля, ворочаясь во сие, аадушила кролика ночью.
Гибон дал толчок к творчеству. Начался самопроиз-вольный фольклор, видимо, в зародыше напоминающий рождение древних сказаний. В течение утра, воспламе¬няя друг друга, детдомовцы творили. По их разговорам, еще не переложенным в песни, образ Гули терял связь с реальностью, становился все более мрачным и злове¬щим. Вдруг припомнили все мельчайшие ее прегрешения и раздули их. Чем более темнела Гуля, тем светлее и одушевленнее становился павший невинно кролик. Та часть тела, которой Гуля, по Гибону, придушила кро¬лика, росла в размерах и даже как-то отделялась от Гу¬ли. Нужна была искра, чтобы пожар самосуда вспыхнул. Детдомовцы сами не заметили, как они окружили Гулю в спальне. Ожидалась «темная». Гуля, на беду свою, не по¬нимала, что происходит, хотя уже начала тревожно ози¬раться. В эту минуту Сафин с Ивановым вошли в спальню.
Еще в коридоре им кто-то шепотом просвистел: «Гуль¬ка придавила ночью кролика». Увидев двух друзей и по-чувствовав, что расправа срывается, кто-то из задних ря¬дов отчаянно взвизгнул:
— Она пришила нашего кролика!
Скиф сделал в эту минуту верный шаг. Он распознал одного из паникеров, не стал увещевать ребят, а тихо и грозно велел крикуну подойти к нему. Тот повино¬вался. Сафин изрек ему:
— Ты сказал не как детдомовец, а как гад. Уходи из
спальни! \ ‘
Повелительность Сафина отрезвила ребят. Они будто вмиг излечились от дурной болезни. Но не все и неоди¬наково, как выяснилось на Перешейке. Так или иначе, а тогда в спальне дышать стало легче. Сафин обратился к Другу:
— Те два кролика, что у нас в общаге, еще целы?
Иванов, поняв, кивнул, и Сафин закончил:
— Завтра ждите нас. Принесем кроликов. Морских!
А теперь марш за уроки, двоечники!..
