ренньш отступившим когда-то ледником. На самой высо¬кой точке обрыва лихие мотоциклисты повесили между двумя соснами на стальных тросах перекладину. Полу¬чилась своеобразная трапеция. Держась за перекладину, они по очереди разбегались по склону, отталкиваясь но¬гами от края скалы, летели маятником над бездной и в самой высокой точке взлета отпускали руки, камнем падая в воду е десятиметровой высоты. Это было захва¬тывающее дух.-зрелище. — Внизу раздавался всплеск, и че¬рез некоторое время по тропе карабкался вверх счастли¬вый смельчак.
Все взоры ребят обратились ко мне. Я понял, что они ждут от меня прыжка, который утвердил бы перед не¬знакомыми мотоциклистами, что лагерь «Сильвупле» и здесь на высоте положения. Чувствую не просто давле¬ние общественного мнения, а немую мольбу. На карту была поставлена честь Дома. Мотоциклисты, видимо, по¬чувствовали ситуацию и стояли, усмехаясь, придерживая трапецию. Наступила неловкая тишина. Я начал нехотя раздеваться. Не стал даже подходить к краю обрыва, за¬глянешь, думаю, в бездну, пиши пропало. Не прыгнешь.
Меня угнетало, что это не я придумал прыгать, а меня толкают к прыжку. К тому же я не успел постиг¬нуть его технику, только заметил по полетам мотоцикли¬стов, что отпусти руки на мгновение раньше или позже высшей точки маятника, разобьешься о камни внизу. Как~» почувствовал этот миг, бросай трапецию и лети.
Взял перекладину, разбежался по склону, оттолкнул¬ся и лечу. На пределе полета дернул меня леший гля¬нуть вниз, а как глянул, так похолодел и мгновение для прыжка упустил. Вместе с трапецией вернулся на склон. Сейчас не припомню, собирался ли прыгать с первой попытки, то ли хотел почувствовать предельную точку полета, или изначальное недовольства лишило меня пси¬хической решимости, а то и просто сробел. Не знаю, но так или иначе, а прилетел обратно. Вебята решили: струсил начальник и прыгать не станет. Они не приуны-
ли, нет, хуже. Казалось, земля поплыла у них под нога¬ми, ведь первый мужчина в их жизни, избранный ими, причисленный к лику Воображаемого, только-только по¬священный в сан, и вдруг трус! Что может быть страш¬ней этого для мальчика? У него ведь никаких1 полутонов, оттенков, переходов — герой или трус.
Вот тогда и осознал все бремя, которое беспечно взва¬лил на себя. Как только понял, что доставил им страда^ ние, во мне что-то перевернулось, будто на уровне химии крови произошла перестройка молекул. Я сбросил неведо¬мое мне бремя и почувствовал, как внутри что-то раз¬двинулось. Гляжу вокруг и все вижу. Светло кругом! Озеро как на ладони, и синее-синее. Берег противоположи ный холмистый, между сосен тропки, по тропе девушка в белом спускается к воде, в небе кружит ястреб, далеко в заливчике рыбаки па мостках, и чернеет на песке лодка. Ясно вижу все — от шероховатого узора сосновой коры до шпаклевки на днище лодки. И любо мне видеть все это. Оглядываюсь вокруг: ребята мои все вдруг пре¬образились, и будто льется на них свет. Мотоциклисты молодцами смотрят ^ высокие и доброжелательные. А машины их будто и не машины вовсе, а горячие кони молодых бояр, остывающие в кустах. Вытер я руки о бед¬ра, взял трапецию, разбежался, толкнулся и полетел. Уже в воздухе перед глазами вдруг вижу мельницу на моей родине, глубокую заводь всю в пене и брызгах, а над заводью на бугре высокая груша* одна ветвь кото¬рой так и гнется, так и пляшет — это на ветке гроздьями мальчишки голые висят и раскачиваются. Время от вре¬мени ветка взмывает вверх, а вниз срывается бронзовый мальчишка и летит в заводь с криком:
— Ээ-во-э-э-э-э-э!
Две тысячи лет Иверия хранит в зеленых складках своих холмов эхо античности — древний языческий вопль дионисийских4 мистерий. Забылись греческие боги, герои и праздники. Только возглас мистерий сохранили маль¬чишки Кахетии. Сам того не ожидая, только разжал паль¬цы на трапеции, как испустил долгий крик. И полетел над синими водами, затихая под пологом лесов, весенний крик воскресения:
— Э-э-э-во-о-о-о-эээээ!
