менах и смотрит на холмы за озером, откуда восходит солнце. У стремени и выше правого локтя ремпи удер¬живают длинное копье, сверкающее острие которого смот¬рит в небо и переливается острыми гранями со льдистой синен звездой. Всадник высматривает что-то, опершись обеими руками на лук. Сапоги у него высокие, брюки уз¬ки и свободны, золотой оленьей кожи. На нем белая ру¬баха желтого льняного полотна, наподобие конногвардей¬ского колета, как у наших фехтовальщиков, только за¬правленная за пояс. За спину вместо щита закинуты гус¬ли. Звон их еще тает в воздухе. Ни шлема, пи доспехов, ни кольчуги, только серебрится круглый нагрудник, за¬крывая сердце. Ни в нем, ии в коне нет и тени напря¬жения. Всадник неуловимо подался вперед, голова же чуть закинута назад, и соломенные волосы касаются плеч. Из-под ресниц смеются зоркие глаза. Он юн, сво¬боден. легок. В нем нет вызова, но его облик неуловимо излучает радостную готовность к опасности. Нет крыль¬ев. Но во всаднике и копе столько единства музыки и не¬бесной невесомости, что кажется, вот-вот они взлетят и сгинут за холмом.
Будет ли еще в жизни такое видение, поди знай. Сча¬стливы те, чей покой он охранял. С таким стражем можно гнать спокойно. Было видение и растворилось в предрас- сиетном тумане. Подала голос первая птица. Видимо, и •то не обошлось без всадника в алом плаще, как и роса, которая меня залила с куста и вернула на прекрасную и I решиую землю.
