И опять смелое сопоставление, «Бездны» — и вдруг го* лубые. Не пугающая бездонность, а, наоборот, принятие бытия и тайны. Столько солнца, что сидишь в траве, за¬крыв глаза, и все равно кажется светло. Л крики детей что голоса птиц. Все слилось.,, Каждая строка неожидан¬на. Стихи и просты безмерно, и непостижимы.
В долгие сырые зимы в переполненном общежитии мы, соревнуясь, приносили в комнату нашу, где жило 12 человек, стихи то Северянина, то каких-либо иных бледных цветов символизма. Мы думали, что только это поэзия, и даже стеснялись классиков, как вчерашнего школярства, а тут вдруг: «Взор мой тонет в блеске пол¬дня». А ведь так можно сказать только здесь, на севере, только на Руси. Так, стеблем, тянуться к солнцу можно только здесь.
А дальше? Дальше идет, может быть, самая голово-кружительная строчка, какую я встречал в жизни: «Не видать певцов за светом». «Это непереносимо», — твердил я себе. Поистине великое стихотворение, пусть даже малой формы, сразу обо всем и равно иному эпосу. Не во мраке «не видать», не в тайне, а не видеть «за све¬том». Стихи как благовест. Одно такое написать — и уме¬реть не боязно. «Так надежды молодые Тешат сердце мне приветом»… Эти слова к сегодняшнему дню приурочены. Будто энал поэт, что нам суждено пережить столетие спустя на Перешейке.
Я-знаю, что искусство не пересказуемо. Если поэзию можно пересказать, она уже не поэзия. Я не членю и не перетолковываю, а только передаю правду ощущений и переживании того дня. Нет, та строчка — «Не видать певцов за светом», — была не случайна, потому что далее после молодых надежд идет: «И откуда раздаются голоса их, я не знаю». Я все шептал и шептал как молитву эти строки, и во мне вторил поэту внутренний голос: «И я не знаю, откуда эти голоса, и я, брат, не знаю…» А у само¬го па втором экране сознания нет-нет да и вспыхнет строчка-мысль: «Только бы из лагеря не окликнули. По-
Книга Лето на перешейке стр 85
