еще, а сосут зелье, обезьянничая под взрослых. Ведь есть же неоспоримый, выработанный веками закон, что лучшая в мире педагогика — это пример взрослых. Я внушил моим разбойникам такую неприязнь к зелью, что сам испугался.
Тем временем из палатки старших девочек раздался вопль. Я промолчал. Мне было стыдно перед гостьей. Ре¬шил сменить тему. А она сама вернулась к этому разго¬вору. Но, чувствую, что о зелье она не хочет вспоминать. То ли уже пришла в себя и стесняется своего возгласа, то ли мне вообще почудилась тогда тревога в ее голосе. Никогда не знаешь, что она думает. Очень непростой оре¬шек. Тут она сама вернулась к теме семьи, будто вслух размышляя, роняет:
— А если мать больше отца зарабатывает и жизнеспо-собности в ней как будто больше? Как сохранить равно¬весие в семье?
— Тогда, — говорю, — приведу тебе такой пример, к которому вряд ли женщина останется безучастна. Вот слушай! Жила в прошлом веке в Англии женщина ред¬чайшей красоты. Ума большого и светлого и, говорят, не¬победимого обаяния. Звали ее Элизабет. Она была за¬мужем за бедным священником. Правда, как и подобает английскому пастору, он не был чужд ученых занятий. Приход его был населен беднейшими пролетариями Ман¬честера. Пастор был многодетен и жил ненамного лучше прихожан. Жена его урывками, среди домашних хлопот, тут же на столе в гостиной вечерами писала книги. Ее романы читала вся Европа. Реалистические, сильные ро¬маны. Они принесли ей славу, деньги, достаток. И что же сделала эта красивая женщина, встреч и бесед с которой добивались лучшие умы европейские? Когда они пере¬ехали в новый дом, то лучшая комната была предостав¬лена отцу. Там святая святых семьи, там его роскошный
кабинет. А что же Элизабет? Она продолжала писать свои книги незаметно от всех, на рассвете в спальне или днем на столе в гостиной, где ее поминутно отрывала прислуга, гости, дети, посетители — труженики Манче¬стера. Кабинет отца оберегался от посягательств всеми членами семьи, и прежде всего матерью. Так почему же, спросишь ты? Элизабет Гаскелл — замечательная писа¬тельница, по нынешним меркам классик. Но она еще бо¬лее великая мать, что неизмеримо труднее писания книг, впрочем, как и любого другого рода деятельности. Она знала, что не деньги строят семью, что детям нет дела до того, кто больше приносит денег. Она знала, что муж¬чина должен быть главой семьи при любых жизненных обстоятельствах. Этой прекрасной даме был ведом источ¬ник духовности.
Арабистка заметила, что согласна со мной, но сомне¬вается, что быть матерью труднее, чем быть классиком.
*— Я знал, — вскричал я, — догадывался, что тебе с этим не совладать! На это я замечу и считаю чуть ли не главным итогом моего пребывания здесь, что нет бо¬лее возвышенного жребия для женщины, чем много раз оболганная кухня. Пожалуйста, не морщься. Я нарочно обнажаю. Люблю обострить. Без гротеска иногда не из¬влечешь и крупицы правды. «Домашняя хозяйка» — бес¬смысленное словосочетание Не домашняя хозяйка, а хо¬зяйка дома. Лучше просто хозяйка, как наш директор Сорро или как моя Марья Ивановна. Поверишь ли, мне иногда кажется, что ее знания необъятны. Она знает свойства трав, умеет лечить, вязать и шить, солить и квасить, она готовит кушанья почти из всех трав, добра и неутомима, коли надо, сурова. Детей схоронила в бло¬каду. Трудится за десятерых, а сама не догадывается об этом — вот в чем тайна всех тайн.
Думаешь, почему женщины бегут на работу? Причин тут много, одна из них в том, что там легче. Не приди¬райся к словам. Я не о тех, кто стоит у станков. Дома хозяйке надо каждый час творить как художнику. Тво¬їй
