семье молодой матери, то, видимо, и не должно быть, тем более столь вызывающе юной. Пусть все идет своим передом.
За завтраком, узнав, что я отправил гостью обратно, не дав ей искупаться и отдохнуть, те же старшие девочки пришли в не меньшее негодование, чем прошедшей ночью. Я был решительно сбит с толку их странной, поистине женской логикой. На ум пришла французская поговорка «Если женщина не права, то извинитесь перед ней». Я решил, что мы хоть и в лагере «Сильвупле», но далеко не французы, и за ночной фестиваль «врезал» девчонкам три суровых дежурства на кухне вне очереди. «Суровых», то есть таких, что они не получат подмогу для таскания дров и чистки котлов. Они было кинулись искать правды у Марьи Ивановны, да та грозно отрезала: «Покоптитесь на кухне, балаболки. Трем кошкам щей не разольют, а туда же. Малы еще старших судить». Это была неожиданная для меня подмога. Девочки присмирели. Справедливости ради следовало бы отметить, что я все же нередко учитывал их особые права и нужды и был с ними достаточно учтив. Ведь только ради них я договорился с начальником соседнего пионерлагеря, чтобы он разрешил иногда мыть моих дикарей в его бане.
Я уже тогда догадывался, что у моих милых девочек за внешней фрондой скрывалась беззаветная преданность Дому и лагерю. Я бы назвал их мятеж целомудренным, они защищали чистоту наших рядов от вторжения чужаков. Выходит, они уже тогда приняли меня в члены Дома. Это-то и сыграет решающую роль в переломе моей судьбы.
