книга лео на перешейке карена раша

У огня вдут рассказы о преданиях, набегах и страш¬ных историях. Эта крестьянская семья, женщины, дети, мужчины, сплочена на крепких русских началах. За пол¬тораста лет она не помнит ни единого случая вражды со стороны коренного населения. В ней потомки защит¬ников края, древней русской пограничной стражи. Толь¬ко теперь я постиг, что все они востоковеды от слов «ве¬сти Восток», или «ведать», как угодно.
В этом обыкновенном славянском сплаве, вернувшем¬ся как бы вновь к единству киевских времен, наша за¬блудившаяся курдская семья, одна на поселок, одна на область, была мгновенно просвечена духовным и житей¬ским опытом русской «общины», живущей хоть и в брат¬ской среде, но вдалеке от России и выработавшей поко¬лей нями военного крестьянского быта свое особое знание о Кавказе. Народ серьезный и земледельческий, они встретили нас расспросами без обиняков и прежде всего: «Какой веры?» Нас, солнцепоклонников, п среди курдов- то горстка, а здесь тем более. Ответ вызвал невраждеб¬ное изумление. Подумаешь: «Ну кто же против солнца». Мы были приняты в семью сразу, безоговорочно, без дол¬гой стажировки в чужаках, обыкновенной в этих краях, на Дону и Кубани. Но здесь зато коли свой, то навсегда. Некая «нездешнееть» осталась лишь в тайниках души, как особая печать и инознание, уходящее корнями в до- шумерскне предания Верхнего Двуречья, в буквальном значении «допотопные». Она давала более острое и све¬жее видение новой среды, свойственное пришельцам, и если бы мой отец умел книжно выражаться, он сказал бы мне: «Ты отдашь бескорыстно нас принявшей среде все, если надо, и жизнь, и особое видение тоже». И не¬пременно добавил бы слово «верность». У нас оно значит и «счастье».
Иногда на огонь нашего стана забредал на бричке знаменитый однорукий охотник, Глеб Воеводов. Он уже договорился и с бригадиром, и с моим отцом. У нас с ним без мол висе согласие. Охотник кивал мне головой,

показывая па бричку, до бортов полную свежескошен¬ной душистой травы. Мы уезжаем с ним на охоту туда к реке, где ночью переплывает реку стадо кабанов и воет гиена в степи, да кричат в кустах авдбтки. Я заду, мываюсь и забываю даже на миг о Перешейке и моих детях. А они хором просят меня рассказать страшную историю, в которой я был бы участник. И я рассказываю им о заколдованной черешне.
У нашей соседки Тизенгаузен, вдовы землемера, быв¬шей учительницы немецкого языка, росло на усадьбе са¬мое большое дерево в нашем селе — громадная череш¬ня метров двадцать в высоту. Дома у нас никто не назы¬вал соседей иначе как «хозяева черешни». Обобрать громадную черешню было высшей из доблестей в среде мальчишек, хотя «хозяева черешни» даже и не пробо¬вали плодов своего дерева. Затем пришел день, когда к черешне не приблизился больше ни один мальчишка — дерево было проклято и вызывало у мальчишек ужас из поколения в поколение.
Той ночью, незабвенной ночью, я сам был на ветвях вместе с друзьями, когда вдруг из кукурузы медленно всплыла одетая в белое фигура с белым головным убо¬ром, накинутым на голову как башлык. Фигура стала медленно кружить в лунном свете вокруг дерева. Маль¬чишки замерли на ветвях. Вдруг фигура вытянула перед собой голую руку и страшным, тихим голосом протяж¬но пропела:
—    Сле-зай-те-е!..
А сама все движется, все медленно кружит. Ночь лунная. Село спит. Вокруг тихо. А фигура все громче, все требовательней и с ужасными интонациями, подвы¬вая, как затянет:
—    Сле-зай-те-е-е-е!..
Тут наши пазухи, полные черешен, так прижались к I стволам, что раздавленный сок потек по ногам и дереву, I а фигура все кружила, да как заорет леденящим душу I голосом:

Книга Лето на перешейке стр 33

Добавить комментарий

Ваш e-mail не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

*

code