щае лета и эпохи. Мы долго, замеров, смотрели друг другу в глаза. Взгляд у молодого лося был кроток, как у молодых бычков, но отстраненней. а потому таинственней. Он медленно повернулся и ушел в чащу. Теплое дуновение прошелестело веткой осины у лица, я очнулся и мог бы поклясться, что это был не сохатый. Неожиданно появлявшихся животных древние принимали за богов, которые желали тайно присутствовать при заинтересовавших их событиях. Не охраняет ли и моих детей он сам в облике лося? Несомненно, в нас все еще живет скрытая тоска по миру природы, от которого мы оторвались навеки и по которому томимся в смутных воспоминаниях. Я никогда никому не рассказывал об этой встрече, а тем более егерю Петровичу, который с его беспощадной любовью к сути обругал бы лося за то, что их развелось слишком много и они обгладывают кору с молодых хвойных посадок. Но зато с этой встречи белой ночью в начале лета я веду отсчет своим бдениям у огня. Я называл про себя ту ночь ночью лося и потом сходными названиями обозначал другие ночные события у огня, чтобы ставить вехи и не сбиваться с фарватера.
Так и длилось это долгое фантастическое лето на краю Русской платформы, там где меж сосен и мшистых ельников выходит на поверхность балтийский кристаллический щит, в озерном краю, между семисот озер Перешейка, где с каждого холма, с любого поворота скалы и дерева открывается лес до горизонта. Дни были полны солнца, воды и ратных дел. Ночи у огня не менее воинственны. И сейчас не разобраться мне, какая из жизней была более бурной: дневная в событиях или ночная в размышлениях и сражениях внутренних. Как жилось, так и повествуется здесь в повести, разделенной на дни и ночи.
Книга Лето на перешейке стр 7
