Вечерами, когда над нашим озером повисает луна и заливает все ровным таинственным светом, когда парит, остывая, теплая, озерная вода и туман обволакивает ни¬зины, в тишине, без слов и даже шепота, медленным тор¬жественным шагом к озеру выходит длинная цепочка моих ребят и молча выстраивается на берегу. Случайно¬го свидетеля этой сцены охватила бы жуть. Участники процессии знают, что за малейший шепот виновник в следующий раз не попадет в число «лунатиков». Строй молча ждет кого-то, не шелохнувшись. Вдруг из-за ку¬стов появляется человек и становится, ни к кому не об¬ращаясь, перед строем. Потом он медленно, бесшумно, как бы ощупью входит все глубже и глубже в воду. Вот он погрузился по пояс, по грудь. Медленно в лунной до¬рожке исчезает голова. Был человек и слился с лунным озером. Свита на берегу молча ждет. Через две минуты, которые тянутся томительно, так, что стоящих на берегу охватывает беспокойство, переходящее в полночный час при таинственной луне в ужас, медленно появляется го¬лова, и такой же неуловимой, завораживающей по¬ступью, шаг за шагом, посеребренный луной, на берег выходит человек. Человек этот я. А весь ритуал назы¬вается «начальник сливается с природой».
Ко мне молча подходит мой ординарец, коренастая, крепко сбитая девочка лет 12, Галя Гуляева, больше из¬вестная как Гуля. Она протягивает мне полотенце. Я даю отмашку полотенцем, и человек шестьдесят, чтобы изба¬виться от оцепенения, которое охватывает их каждый раз, несмотря на известный им до мелочей сценарий, теперь уже ревущей толпой кидаются в озеро. Я знаю, что ночью отплывать далеко никому не захочется. Все, сбившись в кучу, просто поднимают сумасшедший фон¬тан брызг, хохочут, кричат и плещутся. Водопады чи¬стейшего серебра каскадами падают вниз и разлетаются, сверкая брызгами.
На берегу мы дружно растираем друг друга полотен¬цами и идем к лагерю, где на печи нас ждет душистый
сверх нормы чай с сухарями и сгущенное молоко. Изоб¬рел я этот лунный ритуал, чтобы, во-первых, липший раз затащить их в озеро, во-вторых, разнообразить нашу мо¬нотонную лесную жизнь.
Все купаются, кроме моего верного ординарца Гули. Она не купается ни днем, ни ночью. Более того, ©на единственная, кто даже не загорает. Только изредка я приказываю ребятам поймать ее и бросить с мосткои в воду прямо в одежде. Она выходит из воды, отряхиваясь как щенок. Развешивает на кустах за километр от нас свою одежду и около часа дуется на меня. Гуля не толь¬ко не загорает, она це снимает даже осенней куртки, ко¬торую неизменно носит в любую жару. В общем, Гуля загадочный фрукт. В предыдущие годы она постоянно бегала из лагеря, и ее находили на шоссе за несколько десятков километров от лагеря. Меня предупредили, что она норовиста, обидчива и замкнута и что я наплачусь с ней.
После очередной стычки с ребятами Гуля бежала и из лагеря «Сильвупле». Я ее вернул, подняв на ноги всё окрестности. Первым моим побуждением было обругать ее, но, поразмыслив, я придумал поступить с ней так, как на Востоке поступают с вождями горных курдских племен, занимающихся разбоем на дорогах. Вождя на-значают начальником заставы и украшают эполетами и многим другим золотым шитьем. Бывший разбойник ста¬новится ревностным пограничником. Гуле я дал орди- нарские эполеты. Нелюдимая девочка с чувством спра¬ведливости, развитым до болезненности, вдруг преобра¬зилась. К концу лета она на виду у всего лагеря стала загорать и даже вошла в воду, хотя боялась ее пани¬чески.
