кования. Всего две сотни студентов-отшельников на всех пяти курсах. Каждая кафедра как семья. Будто бы для того, чтобы еще более обособить нас от мира, нам дано маленькое двухэтажное общежитие-особняк во дворе факультета. Комнаты на шесть-десять коек, здание восемнадцатого века. Что ни комната, то непрерывное вече. Если не спорят, то зубрят. Тогда можно услышать обрывки фраз на всех языках Азии. И сейчас я знаю несколько пословиц на японском, изречения на хинди и затейливые скороговорки на турецком. Запомнил без усилий, помимо своей воли, от новизны и причудливости звучаний, будто мне мало было своих языков. Жили коммунами. Варили котлы каш и картошки. Зачитывались поэтами-символистами, передавали друг другу книги мудреных философов и всегда хотели есть. Под ложечкой сосало и дома и на лекциях. Мы были голодны, пытливы и беспечны.
В библиотеке зато можно было закатить пир другого рода. Здесь заговаривали не только наши предтечи и учителя наших учителей, что глядели на нас со стен в золотых овалах. Здесь звучали записки консулов, доклады послов, заметки ориенталистов, купцов, миссионеров и разведчиков, всех, кто, рискуя жизнью на курдских перевалах Загроса и Тавра, в знойном мареве долин за Амударьей, в ущельях Афганистана, пытался прочесть древние письмена загадочного Востока, где за внешней апатией тлеют горячие угли скрытых убеждений.
Но меня влекла не экзотика Востока. Там, где западные ученые восхищались экзотикой, легко просвечивало невежество, а где они видели дикость, я видел верность преданиям. Я искал на Востоке то, о чем мечтал все школьные годы, что в конце концов и привело меня на восточный факультет, искал то, без чего человек не может жить, без чего он перекати-поле, изгой и песчинка. Я искал истоки, родные предания, путь, пройденный до меня предками, то, что их восторгало, что они оплакивали, во что верили и как выстояли.
Книга Лето на перешейке стр 9
