истопником, и к часу-двум ночи с грохотом валил к двадцатой, последней печи на родном факультете связку березовых поленьев. В отличие от многих, если не большинства однокашников, замученных словарями и нописью, я до дня, о котором пойдет речь, не ставил под сомнение правильность жизненного выбора. Сомнение или, упаси боже, неприязнь к востоковедению мне казались извинительны разве для юноши из средней полосы России. Мне же не пристало, думал я, роптать, коли наука эта занимается прошлым моих предков. Более того, верность востоковедению я почитал своей священной обязанностью, как бы сыновним долгом. Без этого не понять ничего из того, что случилось летом.
Помню, вышел после полудня из недр университетской библиотеки, словно спрыгнул с трапа машины времени. Весеннее солнце заливало полукилометровый коридор двенадцати петровских коллегий, лучи пронизывали высокие голландские окна, отражались в противошьложных стеклах книжных шкафов, преломлялись на сверкающем натертом паркете и превращали коридор в ослепительный путь, полный переливов света, смеха и гула голосов. Я зажмурился сначала от неожиданности, прежде чем двинуться по этой дороге. Будто выбрался после захватывающего дух исторического фильма из мрака кинозала на яркое солнце.
Справа переплеты окон «осьмнадцатого» века, поставленных так часто, что между ними только и помещается в золотой раме овальный портрет выдающегося выпускника или наставника альма-матер. Слева от пола и до потолка, насколько хватает глаз, остекленные шкафы, иногда расступающиеся, чтобы дать место двери в аудиторию или окну кабинета. За стеклами темные фолиан ты, тисненные золотом корешки с надписями на английском, французском, чаще же других с торжественными германскими готическими шрифтами. На подоконниках 1 группки студентов — геологи, почвенники, ботаники. Помню, с завистью подумал, что небось все, как один,
Книга Лето на перешейке стр 12
