книга лео на перешейке карена раша

ВСАДНИКИ

С первым желтым листом и с первой холодной ночью мысли все чаще и чаще кру¬жатся вокруг выбора пути. Еще неделя, другая — и мы покинем Перешеек, а там неотвратима встреча с Орбели. Быть ли мне востоковедом или остаться с детдомовцами навсегда? Перешеек может стать главной высотой жизни. Здесь распутье и перекресток. Направо пойдешь — коня потеряешь. Налево пойдешь — жену обретешь. Прямо пойти — убитому быть. Витязь всегда выбирает прямую дорогу, ту, что сулит ему гибель. Отчего так? То ли в этом смысл подвижнического пути? То ли веселый вызов са¬мой судьбе?
Почему меня так тронула весной в университетской библиотеке судьба несостоявишхся восточников? Не было ли в этом предчувствия общности судьбы? Нет, пожалуй! Ледоходной перелетной порой я завидовал их судьбе и сострадал им. Дурова, угасшего в остроге, мне было жаль. Почему-то в таких случаях я всегда думаю об одиноких матерях. О забытых людьми могилах.
В детстве, помню, получил двойку за «Несжатую по¬лоску» Некрасова. Я так ярко увидел эту полосу, приби¬тые к земле потемневшие стебли, отяжелевшие от дож¬дей колосья. И так было жаль старого пахаря. Даже по¬лоску представил на одном из наших полей, где мы с Глебом Воеводовым скашивали траву. Все угодья у нас
издавна имели имена. Видимо, по фамилиям бывших вла¬дельцев ИЛИ по преданиям, связанным е полем, по меже¬вым ссорам или земледельческим событиям. Мне виде¬лась осиротевшая полоска на Ильиной полянке, когорую всегда ругали в жатву. Была та делянка мала, камениста и отрезана от большого ноля, где ходил комбайн.
Слезливым мальчиком я не был, но как предельна забытые людьми колосья в ненастье, среди молчаливых убранных полей, так мне их стало жаль, что я разрыдад ся и долго, долго плакал. На другой день я не смог про¬честь на уроке «Несжатую подоску» и получил двойку, Я не в силах был выучить зто стихотворение наизусть, потому что твердить и зубрить горе был не способен, В детстве нет понятий литературы, автора, жанра н про¬чих книжных премудростей. Стих зтот мне послышался грустной песней, спетой в нашей семье. Колосья были как бы мы, дети, а пахарь — наш отец, И Сергей Дуров тро¬нул меня сиротством судьбы. Нет ничего в мире печаль¬нее забытых могил. Плещееву я просто завидовал, не го¬воря уже о Ханыкове, написавшем в моем возрасте клас¬сическую книгу о Бухарском ханстве. Но теперь, с высо¬ты Перешейка, все видится лучше, даже детство.
Почему вся жизнь как одно переживание, почему все слилось в единстве. Не так ли это бывает в минуты про¬щаний с прошлым, на повороте судьбы, на перекрестке жизни? Хотя бы раз, да бывает юноша змееборцем, ког¬да надо сделать выбор и, встав в стременах, поднять ясе¬невое копье.
Ночи напролет не чувствуешь одиночества у огня. Кто же я сам таков? Как занесло меня на север! Нечаянный ли я пастырь? Заблудившийся ли кочевник? Никогда так остро не жгут эти мысли, как в юности, в начале пути. Покинуть восточный что веру сменить. Хватит ли муже¬ства, дерзну ли я пойти на такое?
Мать говорила, что с незапамятных времен их род от¬мечен всадником в алом плаще за их склонность к по¬движничеству и незлобивость:

Книга Лето на перешейке стр 122

Добавить комментарий

Ваш e-mail не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

*

code