Из чащи донеслись крики, тан блуждают и перекликаются туристы. Они наезжают на Перешеек с субботы на воскресенье целыми «производствами» на своих машинах и автобусах. С вечера бражничают «на природе», шумно, горласто плещутся в озере, орут песни и наконец разбредаются по лесу в одиночку и парами. Одни, сбившись с дороги, заваливаются до утра в кустах, другие, бывает, забредают на наш огонь. Они пьяно словоохотливы. Главное — пригвоздить их окриком, не дать разговориться и повернуть вспять. Однако эти не так опасны, как утомительны. Залетают, говорят, куда более зловещие птицы. Их-то я и поджидаю каждый «уикэнд». Только бы не уснуть.
Ребят восемьдесят, а взрослых двое — я да повариха, Марья Ивановна. Она женщина лет пятидесяти пяти, хотя тогда мне казалась существом глубоко пожилым. При своей дородности она необыкновенно проворна, вынослива и весела. Такой хлопотуньи у плиты я больше не встречал. Кастрюли на огне у нее пляшут, поют, шипят — она искусно дирижирует этим камерным оркестром и еще поет весь день. Марья Ивановна сменит меня с птицами. Но только дети отужинают, она валится с ног и засыпает. И все-таки, уставая больше меня, она приходит на рассвете умытая и сияющая, будто на бал, и отходит ко сну с прибаутками. Вот эта просветленная надежность, прошедшая блокадную школу, меня очень поддерживает, хотя и этого я не мог бы тогда объяснить. Я просто был всегда спокоен, думая об ароматном навесе с очагом, где свешиваются с крыши гирлянды сушеных грибов и пучки целебных трав.
Опять на озере плеск. Уж эти мне щуки. Это наверняка они озорничают. Днем, бывает, бредешь в камышах и вдруг наткнешься на хищницу. Таится в засаде на мелководье между стеблями, полная тайной взрывной силы, темна и зловеща, как живая торпеда. Вот уж кто действует не размышляя, у нее даже очертания острохищные. Меня охватывает необъяснимое волнение при
Книга Лето на перешейке стр 5
