* Зенитовцы не могут наладить разрушенные связи, раздражаются, грубят. И это нам на руку. Сегодня все нам на руку. От грубости мои только здоровеют, они нут¬ром чувствуют, что раздражение соперника дело их рук, и ликуют. Тренер «Зенита» бранится и бегает по кромке поля, к нему присоединяется его молодой помощник. Те¬перь по кромке бегают уже двое в лампасах. Трибуны за¬полняются местными ребятами. Молва о странной босоно¬гой команде разнеслась по лагерю.
Мы играли свой лучший матч. Быча разогрел свое тело и теперь громко сопит, сердится и действует так не¬впопад, что может разрушить любой хитроумный замы¬сел. Зенитовцы, обескураженные, разбиваются о него, как о стенобитное орудие. Однако школа есть школа. Не¬сколько раз мы чудом спасали свои ворота. Раз это чудо сотворил Гайнулин. Лучший игрок «Зенита», рослый ма¬лый, получил пас и ринулся к воротам. Гол назревал так явственно, что наши девочки на трибунах взвизгнули. Тут из-под земли вырос Гайнулин, и, зная, что ни мас¬сой, ни техникой ему не взять тяжеловооруженного фор¬варда, который шел вперед, как танк, выбрасывая комья из-под бутс, он взял свое ребристое, двужильное тело и швырнул его под ноги атакующего. Нападающий пока¬тился и встал с проклятиями.
Судья подбежал и показал рукой на страшную от¬метку. Это означало пенальти.
В наших воротах стоял Рудин, более известный по прозвищу Гибон. Художественная точность детдомовцев и здесь оказалась на высоте. Гибон относился к редкой категории людей, одно появление которых вызывает улыбки. А стоит ему открыть рот, как все просто пока¬тываются. Гибон был сутул и рукаст. Большеротый, он использовал все свои достоинства и недостатки для того, чтобы упражнять непрерывно чувство юмора у детдо¬мовцев. Когда он закидывал голову и, раскрыв пасть (простите, но он умел раскрывать свой большой рот именно до размеров пугающей пасти), кидал туда оладьи,
держа на весу руку, детдомовцы хохотали до слез. Но он был вовсе не прост. Рудин любил грустные песни и интригу, был прожорлив и воздержан, бывал и бешен в ярости, и нежен. В нем сочетались самые крайние черты.
Вот теперь судьба матча зависела от него. Но все находившиеся на трибунах детдомовцы знали, что хуже пенальти ничего не могло обрушиться на нашу голову. Дело в том, что Гибон никогда не брал пенальти, даже не шевелился при этом, он не делал попытки хотя бы вытянуть руки. Гибон ненавидел пенальти мировоззрен¬чески по какой-то ему одному известной причине.
Я должен сказать, что не видел более гениальных вра¬тарей, чем Гибон, особенно в положениях, когда у ворот кутерьма, валятся игроки, катятся по траве тела и мель¬кают только руки и ноги. Чем запутаннее и острее че¬харда, тем веселее и хладнокровнее был Гибон. В запу¬танной ситуации у ворот ему нельзя было практически забить гол — думаю, и прозвище свое он получил не столько за внешность, сколько за фантастическую обезь¬янью ловкость.
Однажды он поразил меня безмерно. Во время матча в самом дальнем лагере при равном счете у его ворот закрутилась бешеная круговерть, перешедшая в кучу тел, как это бывает у мальчишек. Мяч был под кем-то из лежачих. Игроки искали его в лихорадке. Вдруг над этой кучей малой, заглушая крики игроков и визг зри¬телей, раздался душераздирающий вопль . Гибона. Он как бы плюнул на эту бешеную сечу у своих ворот, подпрыгнул, ухватился одной рукой за перекладину, искривил по-обезьяньи ноги и стал реветь, как в джунглях. В этом была гениальная выходка. Она гово¬рила, что он выше даже самого взвинченного азарта иг¬ры. Гибон был поистине над схваткой. Но, повторяю, только до пенальти.
Я слышал за спиной обреченный громкий шепот дет-домовцев; «Гибон не берет пенальти». Капитан зенитов-
