цев устанавливал мяч для удара. Гибон стоял не шелох¬нувшись, глядя через головы обеих команд куда-то вдаль. Казалось он, гуляя, случайно остановился в воро¬тах и не имеет ни малейшего отношения к происходя¬щему. А с нашей трибуны неслось тревожное: «Гибон не берет пенальти…» Они почему-то повторяли это по мно¬гу раз, как заклятие, будто надеясь разогнать чары, и ждали чуда. «Гибон не берет пенальти…» В других мат¬чах его неприязнь к пенальти была чувствительна для команды, но теперь она оборачивалась в глазах и игро¬ков и зрителей в сущую беду для Дома.
Капитан наконец установил этот проклятый мяч. Раз¬дался свисток. Зенитовец, разбегаясь, ударил разок-дру¬гой носком бутсы о землю, как бы затачивая его, и вдруг остановился, разинув рот. Рудин отвернулся от всех и, повернув голову, смотрел в ту сторону поля, где не было трибун и синело за лесом озеро. Такого не бывало в истории футбола. Зенитовец растерянно стал перево¬дить взгляд с судьи на рыжего в лампасах, потом па сво¬их игроков. Все опешили и оцепенели от удивления. На¬ша команда стояла, насупившись и сбившись в тесную кучу. Они-то знали, что происходит. Я побежал к сво¬ему вратарю, сам не зная зачем. Приблизившись, я по¬звал его:
— Рудя!
Гибон не шевельнулся. Я обошел ворота и заглянул ему в лицо, желая подбодрить.
Гибон смотрел на озеро с глазами, полными слез. Тут я, кажется, понял, почему он не берет пенальти. В прави¬ле пенальти Гибон безмерной глубиной своего сердца уловил жестокость.
Вратари, даже лучшие из них, редко берут пенальти.
В положении вратаря есть тайна обреченности. Это как расстрел. Один на один, и некому заступиться. Гибон не¬навидел пенальти как свою судьбу. В этом штрафном ударе он распознал всю отчаянность покинутости невин¬но заброшенного в мир ребенка. Гибон не брал пеналь-
ти — он отвергал сиротство. Я это не умом уловил то¬гда, а каким-то пронзительным чувством и заорал на зе- нитовца не своим голосом:
— Бей!
Капитан разбежался нехотя, в каждом его шаге чув-ствовалась неуверенность. Он тоже чувствовал, в каком, глупом находится положении. Бить по вратарю, который смотрит в сторону. Капитан промазал.
Игра продолжалась.
В середине второго тайма мяч вдруг выкатился из-под кучи тел и остановился на линии ворот зенитовцев. Все как загипнотизированные провожали его глазами, сооб¬ражая, вкатится или не вкатится. Вратарь был в другом конце ворот, где игроки устроили свалку. Шорин первым вылез из-под кучи малы и первым избавился от оцепене¬ния. Если бы он сделал хоть шаг к мячу, его бы опере-‘ дили. Тогда Шорин полетел. Он толкнулся ногами, про¬летел па животе несколько метров и, как в замедленной съемке, тихо, тихо вполз на животе в ворота, толкнув ту¬да головой мяч. Его прыжок был так неожидан, что и на¬ши и зепитовцы стояли как зачарованные. Детдомовцы на трибунах устроили сущий ад. Они плясали на скамьях и орали до хрипоты. Я никогда не видел их такими. Задол¬го до игры было решено дать этому матчу кодовое назва¬ние «Знай наших!». Теперь ребята прыгали и согласно скандировали:
— Силь-ву-пле!
— Силь-ву-пле!
— Силь-ву-пле!
Они давно постигли, что на поле происходит нечто выше футбола. Даже зенитовцы чувствовали, что стали участниками действа, выходящего за рамки привычного спорта. Как ребята, много игравшие, они поняли, что со¬перник не играет, а творит свою судьбу. Они даже пере¬стали грубить и тоже стали выкладываться, зараженные энтузиазмом детдомовцев. Наконец тренер «Зенита» дал споим указание, которого я больше всего опасался. Видя,
