НОЧЬ ДУБА
Ночь после поединка, когда тотальные витязи рухнули на постели и глубокий сон смежил очи охрипших, исцарапанных, битых праведни¬ков, эту хрустальную северную ночь с очерченными гра¬ницами, начавшуюся нездешней песней горна и закон¬чившуюся на рассвете свистящей сталью косы Петровича, гулявшей по росистой траве нашего* луга, на который егерь косился еще с июня, я окрестил «ночью дуба». Но¬чами, бодрствуя, всегда рад делу, только бы скоротать время. Помню,'»‘решил запастись водой. Ночь такая ти¬хая, что звякнуло ведро на весь Перешеек. Ни одного ту¬ристского вопля из чащи за всю ночь. Ну, думаю, если даже туристы примолкли, значит, ночь особая.
В полной тишине побрел с ведром и ковшом за водой. Перепрыгнул через заброшенную дренажную канаву и сырым овражком спустился к роднику. Не удержался и решил напиться сначала, как в детстве: стал: коленями в сырой песок, погрузил руки по локоть в студеную воду. Подождал, повиснув над родником, пока очистится взба¬ламученное ложе, и долго пил из лунного блика на воде. Распрямился, и тут ветер прошел верхушками деревьев и принес издалека звук трубы. Кто-то в полночь играл зо¬рю. То ли озорничали в одном из лагерей, то ли с бива¬ка какого музыкант пошалил, только исполнено это было искусно, протяжно И светло.
109
Выбрался ил оврага с полным ведром ключевой воды, дошел до прибрежных сосен, окинул взглядом вытянув¬шиеся отборные стволы смолистой лейб-гвардии и пР- пял — нечаянная труба перестроила прозрачные молеку¬лы ночи. Что-то неуловимо переменилось в мире. Лес был все тот же до последнего кустика и вовсе не тот: ие флора, не зеленый друг и не окружающая среда — отлетел куда-то юннатский лепет, и лес приоткрыл свой первоначальный замысел — торжественный и светлый.
Лес начало всех начал. Он-то и даст мне ответ. Пол- лета я охочусь за прообразом семьи, не знаю подхода. У меня много старшеклассников. Пролетят годы, и на¬ступит их время строить семью. Только зодчеству этому никто их не обучал, и примера не было у них перед гла¬зами. В Доме на тему семьи наложено табу. Может, и справедливо. Тут особая деликатность требуется, дисцип¬лина души. Найти бы семье, думал я, прообраз. Так вот он, перед глазами, — лесная семья, породившая нас. Кто не поклоняется истокам, не помнит начал — не создаст разумного. Забвение еще никогда ничего не построило. Созидает и сражается только память.
Лес даст мне возможность принять идею семьи как чистое и высокое переживание. Не зря же, когда я думаю о лесе, то хочу прильнуть к матери и отцу, обнять сестер и братьев — выходит, лес очеловечивает и возвращает мне память. Сколько ни блуждай, а ночь поворота судьбы все равно настигает, захочешь обновления, отбросишь чужую одежду, как мальчишки знойным днем срывают с себя рубашки, разом притаптывают упавшие к ногам портки и летят в синюю купель, в чем мать родила. Кто не пил у чистых начал живой водй, не врзвращался к истокам, тот не обретет воли к будущему, не создаст семьи. А по¬строивший семью и поле вспашет, и невод вытащит, и дом воздвигнет, и парашют раскроет, и с государством управится. Семья — это воля к будущему, а воля эта за¬родилась под пологом широко шумных лесов изначальной Руси.
